Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На заиндевевшем инее окна проявляется, оттаивая, отпечаток кошачьей лапы – мякиши, пальцы, – Глория рисует свой след.
Заледеневший автобус довозит Соню в район новостроек, и холодный ветер долго гоняет её между однотипными многоэтажками, мимо которых бегут озабоченные прохожие – ёжатся, кутаются в шарфы. Наконец нужный дом находится.
Вот он, средний подъезд. В окне первого этажа голубыми огоньками мерцает гирлянда, приклеены вырезанные из салфеток снежинки. В глаза бросается надпись, криво начертанная под карнизом каким-то пафосным графоманом: «Спасибо, что тебя нет», – почти дословный ответ на её дикое, пожирающее изнутри ожидание. Соня крепко сжимает в кармане немой телефон и поправляет за лямку падающий рюкзак. С болью вымолвив: «Да пожалуйста», она набирает код, заходит в запиликавшую дверь и поднимается на лифте, уставившись на кнопку с цифрой «12». Монах живёт на девятом, и уже это радует, как никогда. Уже это радует.
Он встречает её – бородатый дядька с мясистыми губами и насмешливыми, широко поставленными глазками.
– Привет.
Соня шагает через порог.
– Здрасте.
Пахнет ладаном, свет приглушён, за плотно закрытой в комнату дверью тихонько играет музыка, – вполне себе атмосферно. Монах принимает её пуховик и, с ходу перейдя на «ты», указывает прямо по коридору:
– Проходи на кухню. Чайку попьём, – его картавость добавляет спокойствия. Он тыкает пальцем вбок: – Ванная там.
Соня идёт мыть руки. Стены просторной ванной комнаты выложены салатовой плиткой, на крючке у раковины висит банное полотенце, мыло пахнет кокосовой стружкой, вода мерно бежит из крана, – всё хорошо.
На кухне Соня присаживается на краешек стула. Монах ставит на стол коробку с чаями, начинает перебирать:
– Тебе какой? Улун? С жасмином? С бергамотом? Есть ещё тайская орхидея, мате и ройбуш. И травки всякие…
– Я… не знаю, – неуверенно произносит Соня. – Всё равно.
– Может, кофе тогда?
Соня бледнеет, как полотно:
– Нет, пожалуйста, только не кофе! Лучше уж чай. Любой.
Он пожимает плечом, сыплет в стеклянный чайник по щепотке того и другого. Изучающе поглядывает краем глаза.
«Может спросишь уже по делу?» – звучит в голове голос Глор.
– Расскажите, как это происходит? – спрашивает Соня.
– …Тридцать ударов, – Монах льёт кипяток, увлекая этим чаинки и морошковые чашелистики в танцующий водоворот. – Размурлыкивание, – он закрывает чайник крышечкой, и та звонко чпокает. – Потом ещё тридцать ударов. Ты раз в неделю приходи… Выбью всё в лучшем виде.
Из отверстия в крышечке тонко струится пар.
– «Размурлыкивание»? Что это?
– Мур-мур-мур, mon amur55! – ехидно суфлирует Глор.
– Лёгкий массаж: я глажу незатронутые места, – поясняет Монах. Глорию он не слышит.
– Понятно. Мне не нужны никакие сексуальные действия.
К её вящему облегчению Монах отвечает:
– Мне тоже.
Он разливает чай, и кухня наполняется ненавязчиво терпким запахом осени, морошки и болотной клюквы. Затем снимает с полки иконку, любовно протирает её рукавом и с чувством говорит:
– Главное – верить.
– А кричать у Вас можно? – спрашивает Соня невпопад.
– Нет, – испуганно отвечает он, поспешно возвращая иконку на место. И, торопливо: – Соседи ещё вызовут кого – звуки-то характерные…
– О-о-о! Тогда я буду кричать: «Лю-ю-юди-и-и! Помоги-и-ите! Убива-а-ают!» – нервно смеётся Соня, на что Монах дёргается и меняется в лице, так что она, надсадно закашлявшись, говорит: – Я… пошутила.
Он многозначительно молчит.
«Шуток не существует». Так говорил её Гуру перед той берёзовой веткой? Рубцы на спине холодеют, стягивают кожу.
Под громкое тиканье ходиков торопливыми глотками Соня выпивает свой чай, достаёт из рюкзака и отдаёт плётку. Монах, взвесив тяжёлый флоггер в руке, удовлетворённо хмыкает.
– Ну… Раздевайся, повязку – на глаза и приходи.
В ванной Соня раздевается, оставшись в платье, и замечает, что ключ, висящий на шее, внимательно следит за ней своим глазом. Гипнотический взгляд завораживает.
Соня зажмуривается и, окунувшись во тьму, обнаруживает себя в пещере Виды.
Мерно капает, булькая, вода. Шоркают крыльями висящие под потолком летучие мыши. В глубине раздаётся еле слышное, хрустящее ворчание, и Дракон в полудрёме начинает светиться алым, – пятна блуждают под чешуёй, перетекая друг в друга. Чуткий, он приоткрывает щёлки глаз, шумно втягивает воздух и тяжело отрывает голову от земли.
– Р-р-р! – раскатистый рык прокатывается эхом.
– Вида, приве-е-ет… – здоровается Соня, приближаясь и опускаясь на корточки. – Сегодня мы буянить не будем, ладно? – она дотрагивается до драконьего лба, гладит. – Спи, хорошая… Большая… Хорошая…
Рычание сменяется дружелюбным курлыканьем.
Дракон до безобразия тощ, и Соне, наконец, удаётся его разглядеть: скулы обтянуты кожей, шея изранена, позвонки торчат, выпирают углы лопаток, рёбра напоминают стиральную доску.
В дверь осторожно стучат.
– Ты готова? – это Монах.
Соня вздрагивает, открывает глаза, – чёрные, блестящие от влаги пещерные стены обращаются в салатовую кафельную плитку. На крючке висит полотенце и рядом белеет раковина. Кокосовый запах мыла и повторный стук окончательно возвращают её обратно.
– Всё нор-р-рмально? – спрашивает Монах. Его картавое «р-р-р» похоже на перебирание бусин на деревянных чётках.
– Да-да, – поспешно отзывается Соня. – Иду.
С повязкой на глазах она выходит. Монах подхватывает её под локоть и сопровождает в комнату. Стеклянная поверхность двери… Дымный запах пачули… и с последним шагом она упирается голенью в край низкого кресла, укрытого кашемировым пледом.
Насторожившись, Соня спрашивает:
– Кто здесь?
– Никого, – бурчит Монах справа. – Мы одни.
– Да я это, я! – взвизгивает Глор.
«Кощ-щ-щка! Хорош пугать! И вообще подглядывать стыдно!»
Отчаянным жестом Соня снимает через голову платье, едва не потревожив повязку. Несколько секунд Монах разглядывает её голое тело и затем подводит к высокой кушетке. Соня ощупывает дерматиновую поверхность, накрытую тонкой пелёнкой.
Неловко ложится.
– Ну, поехали, – слащаво произносит Монах.
Он примеряется, и на тело с порывом ветра прилетает удар – в меру сильный, хлёсткий – и следующий, и ещё, один за другим, – каждый больней предыдущего.
Кожа взрывается от возмущения. Соня вцепляется в край кушетки руками, сжимает зубы и дёргается, точно слепая лошадь, в которую кидают камнями. Изнутри прорываются слёзы, – она плачет горько, с обидой, словно бы не сама дала на это согласие. Как ребёнок – лишённый игрушки, оставленный – он плачет, но не перед кем-то, а тихо, наедине с собой.
Досчитав до тридцати, Монах прерывается и гладит её, – размурлыкивание неуместным контрастом разбавляет состоявшуюся боль, – и затем продолжает.
Но на середине случается страшное: в животе у Сони просыпается знакомая желеобразная сущность с немигающими глазами, – её щупальца с присосками мерзко щекочут нутро, стягивая кишки.
Соня с визгом грохается с кушетки и, бросившись прочь, врезается в тело Монаха. Охнув, тот тяжело заваливается на пол, и Соня, запутавшись в хвостах флоггера, падает сверху.
– Уходи-и-и. Уходи! – брыкается она и хрипит.
– Что? – взвизгивает Монах, нелепо барахтаясь под ней.
– Это не Вам! У меня внутри кто-то есть! – надрывно кричит она, втискиваясь в живот кулаками.
Её колотит крупной, забористой дрожью, которая перемежается с короткими спазмами, – жуткая биомасса внутри копошится, неторопливо переставляя присоски.
– Расслабься, – произносит Монах, выкарабкиваясь и рывком поднимая её на ноги. И сам себе: – Так не должно быть…
– Я не могу! – Соня, скрючившись, хапает воздух ртом. – Прогоните её! Пожалуйста! Можно ещё десять ударов?
– Десять, не больше.
Он, кряхтя, возвращает её на кушетку, и в дело снова вступает флоггер. Соня, стиснув зубы, считает удары, и под конец, когда становится вовсе невмоготу, в пещере её подсознания просыпается недовольная Вида:
– Р-р-р…
Она щурит глаза, вскакивает на дрожащие лапы
